3.07.1871 р.
І.І. Лиман, В.М. Константінова
В «Судебный Вестник» пишут из Бердянска, что с 26 апреля по 15-е мая нынешнего года там происходили заседания таганрогского окружного суда по уголовным делам; в числе заслушанных дел особенно интересно было дело о колонистке колонии Троян, Бердянского уезда, Марии Стояновой, обвиняемой в детоубийстве. Обвиняемая – девица, 21 года, весьма дурна собою, смотрит равнодушно, тупым взглядом на окружающих, в остроге выучилась объясняться по русски, а в прошлую сессию (в октябре 1870 года) с трудом отвечала на самые обыкновенные вопросы. В обвинительном акте по настоящему делу обвинение основано было на собственном сознании обвиняемой при следствии, от которого на суде она отказалась, и на показаниях 4-х свидетелей, которым, будто бы, обвиняемая созналась при следствии в совершении преступления; врач же, вскрывавший труп ребенка спустя 7 дней по вырытии его из навоза, в котором он до того времени пролежал, в жаркое время, три дня, в следствии совершенного разложения трупа, отказался дать какое нибудь заключение даже о том, родился ли ребенок живым или мертвым. Не смотря на такую же экспертизу врача на судебном следствии и на отказ прокурорской власти от обвинения Стояновой в детоубийстве, на основании свидетельских показаний, данных в общем смысле точно так, как они приведены будут ниже, присяжные заседатели на вопрос суда: «виновна ли Мария Стоянова в том, что, родив в первый раз живого ребенка, задушила его руками и труп зарыла в землю?» отвечали: «виновна неумышленно».
Но, по единогласному решению суда, признавшаего, что присяжными заседателями осуждена невинная, дело это поступило на разрешение нового состава присяжных. 4 свидетеля, вызванные в суд по этому делу, именно: 3 болгарина, из местых сельских властей, и волостной писарь, спрошеные под напоминанием присяги, принятой в прошедшее заседание, все единогласно показали, что обвиняемая, давно лишившись родителей и живя у брата, всегда удалялась от общества молодежи обоих полов и считалась в деревне дурою. Показания тех же свидетелей относительно факта преступления были крайне разноречивы. Так, сначала все они утверждали, что обвиняемая сознавалась им, что удушила ребенка своими руками и труп зарыла в сарае, но затем на перекрестном допросе все, за исключением одного болгарина Мишова, отказались от своих показаний и объяснили, что когда о происшествии разнеслась молва и некоторые из болгар, в том числе и свидетель Мишов, собрались в дом, где жила обвиняемая и приступили к разпросам, то она сначала ни в чем не сознавалась, а потом, после настойчивых и продолжительных увещаний, будто бы созналась в детоубийстве сперва одному Мишову, а потом и другим свидетелям.
Но сознание ее было выражено в странной форме: на неотвязчивые вопросы, в роде такого, например: «ты удушила ребенка? Говори, сознавайся; ведь другому некому это сделать…» обвиняемая говорила только «да», ничем не поясняя своего ответа. Далее свидетели утверждали, что видели на шее ребенка синебагровое пятно величиною в ½ копейки как след удушения. О месте нахождения пятна сказали, впрочем, различно: одни, что пятно было по правую сторону горла, а по левую не было, а Мишов, сам вынувший ребенка из ямы, утверждал, что пятно было на самом горле. Других пятен и следов насилия свидетели не заметили; помнят только, что все тело ребенка было синеватое, но пятно на шее отличалось от общей синевы более темным цветом. Эксперт сказал, что пятно могло произойти от разных причин при неудобстве родов, а вероятнее всего это было обыкновенное синебагровое трупное пятно, отличить которое от ушибленных и надавленных пятен может только человек с научными познаниями, и свидетели легко могли ошибиться в определении происхождения пятна.
Обвиняемая высказала, что когда болгары пристали к ней с допросом, то она от испуга не помнила, что говорила им; ребенка не душила, родился ли он живым или мертвым – не знает. Товарищ прокурора, Макаров, поддерживал обвинение по обвинительному акту, а защитник, местный участковый мировый судья Денисевич доказывал, что вынужденные у обвиняемой утвердительные ответы, в которых она созналась, будто бы, в совершении преступления, даны были ею по глупости и в испуге, и что самый факт удушения опровергается экспертизой; остается доказанным сокрытие трупа ребенка только, но и в этом проступке ее следует оправдать, в виду того, что она была обольщена и обманута, как это всегда бывает с подобными несчастными жертвами, и, неся на себе одной всю тяжесть позора, естественно, из чувства самосохранения, старалась скрыть следы своего бесчестья. Вообще, речь защитника вызвала в публике глубокое сочувствие и, вероятно, не осталась без влияния на присяжных заседателей, которые на этот раз вынесли оправдательный приговор.
Одесский Вестник. – № 143. – 3.VII.1871. – С. 612.