«Революційні гуртки в Бердянську (1878 – 1879 рр.)»
Это была весна нашей молодой жизни. Все мы, юноши, не достигшие двадцатилетнего возраста, были отважными революционерами, полными народолюбивого энтузиазма и готовыми на бой за право и справедливость. И в нашем рыцарском стремлении, в нашем нетерпении осчастливить и обновить старый, обветшалый мир, мы никак не могли примириться с перспективой долгого ожидания, постепенного улучшения и многих лет сначала личного обучения, а затем общественного служения. Да и в настоящем, суженный круг отношений небольшого провинциального городка нам казался тесным и слишком мелким. Нас тянуло вдаль, на простор, к широкой борьбе развернутым строем. И мы все, созревшие к политической борьбе, собрались вместе покинуть гостеприимный Бердянск, в котором все мы учились и выросли.
Бердянск был в то время маленьким, но чистеньким и культурным городком, красиво и уютно расположившимся со своими садами и виноградниками на самом берегу Азовского моря. По горе обильно стлался виноград, внизу тихо роптали разбивающиеся о берег морские волны. И было во всей атмосфере тихого, сырого и дремлющего городка что-то задумчивое и меланхолическое, раздражающее мысль, возбуждающее мечты и грезы…
И в то время, как в городе стояла тишь да гладь, в глубине в недрах маленького населения уже начиналось сильное брожение. Особенно ярко проявлялось оно среди учащейся и «критически мыслящей» молодежи, которая не только хотела сама знать «правду-истину» и «правду-справедливость», но и хотела, чтобы ее знали и другие… Поэтому, достигшие сознания и сами чему-нибудь научившиеся тотчас же стремились привести в сознание и других, научить их тому же. Образовывались кружки, группы и подгруппы, читались вместе книги и разные новинки, готовились рефераты, кипели споры и дискуссии…а
Главным очагом этой маленькой революции были обе местные гимназии, мужская и женская. Во главе их стоял тогда небезызвестный своим либерализмом директор, Феодосий Яковлевич Вороной. По складу ума и натуры, а также в качестве педагога и общественного деятеля, он являлся типичнейшим русским либералом, и, как таковой, никогда не выходил из ложного и двусмысленного положения. Начальство не доверяло ему и считало его опасным свободолюбцем, несмотря на все его старания соблюсти мир и не выйти из повиновения. А радикалы-ученики его смотрят на него, как на самого опасного врага своего, потому что он изводил их не столько репрессией и надзором, сколько залезанием в душу либеральной полемикой на самые дорогие и интимные темы… Впрочем, может быть, и по этой причине, т. е. благодаря либерализму порядков, с одной стороны, и тенденциозной в духе либерализма просветительной деятельности директора – с другой, в Бердянской гимназии идеи социализма нашли себе быстрое распространение, и революционное народолюбивое настроение охватило все старшие классы.
Наш маленький городок с суши был совершенно отрезан от остального мира и по кратчайшей линии от Мелитополя находился в 110 верстах от ближайшей железной дороги. И, однако же, веяния того времени отлично долетали до нас и по морю, и на лошадях… Кружковая деятельность кипела и пропаганда социализма охватывала все больший круг молодежиб. Кто же были эти пропагандисты? Я помню, что были у нас и приезжие. Так, в 1879 г., проживал в Бердянске Гоббс (Федотов), в том же году казненный в Киеве. У него была маленькая сапожная мастерская, кажется, не столько в целях пропаганды, сколько ради других конспиративных, больше террористических задач. К нему же приезжали и другие его товарищи-террористы, южанев. Но из всех нас с ними знался и имел сношения один лишь Поликарпов, «Костя» [243]. И даже я, бывавший в мастерской Федорова несколько раз, не был посвящен в дела ее и едва ли что-нибудь заимствовал для своего направления из общения с ее хозяевами. Правда, мы от них и, вообще, извне получали нелегальную литературу. В этих подпольных листках, в этих запрещенных книгах и журналах к нам, действительно, доходил голос новой жизни, веяние нового времени. В них и почти только через них оказывалось на нас постороннее влияние, враждебное и противоположное тому, которое исходило от наших наставников и навязываемой ими литературы…
Нужно, однако, тут же прибавить, что литература эта достигала до нас весьма неаккуратно и несвоевременно, случайно и отрывками. И подспорьем в нашей пропаганде, вернее, воздействием на нас же самих, она была довольно второстепенным. Скорее, эта роль агитационного влияния принадлежала литературе легальной, нашим лучшим журналам, книгам социалистической школы и преимущественно нашим писателям, с П.Л. Лавровым и Н.К. Михайловским во главе. Таким образом, трудно сказать и сейчас, откуда взялась наша пропаганда, все наше революционное брожение: «агитаторов» и, вообще, «тлетворного влияния» извне было еще мало, а, между тем, революционное настроение охватывало все большее и большее число среди нас…
Как бы то ни было, но в нашем тесном кругу преломлялись все настроения того времени, со всеми главными течениями и отклонениями мысли. И в одной лишь гимназии нашей можно было легко отличить три главных направления, которые преобладали в тогдашнем революционном движении: 1) политическое с террористическим оттенком; 2) пропагандистское или народническое и 3) просветительное или культурное. Террористическое направление имело в нашей гимназии немногих представителей, и, если уже начинало пользоваться некоторой популярностью, то больше, так сказать, в отвлечении, в ассоциации с заманчивым представлением о широкой политической борьбе вообще, о славных битвах с чиновничьим произволом, с царским самодержавием. Сторонники и последователи этого направления были еще неорганизованы и не объединены. Они были рассеяны у нас в разных классах и не соединялись еще в сплоченный кружок. Только в 8-м классе можно было наметить зачатки такого кружка и то лишь благодаря энергичной деятельности и настойчивой инициативе покойного Кости Поликарпова, который явился у нас первым террористом и ревностным пропагандистом идеи террора. Вскоре, к нему присоединился и мой кузен-одноклассник, Яков Бердичевский [244]. Всегда вместе, они очень много конспирировали, запасались оружием и куда-то пересылали его, учились стрельбе и всяким воинским приемам, разводили и комбинировали действие и составы различных ядов и т. д. К этим таинственным работам были причастны немногие, и содействие им оказывали только избранные.
Теоретическая сторона этого направления, принципиальное обоснование этих приемов и самой идеи террористической борьбы встречали еще довольно сильный отпор в нашей среде, проникнутой традициями народничества, преданиями пионеров мирной пропагандистской деятельности. Эта наша юная среда была хранительницей идей чистого социализма, сторонницей революции, совершаемой самим народом для самого народа. Большинство из нас мыслило не иначе, как научили нас Чернышевский, Лавров и Михайловский, и все наши симпатии лежали на стороне старого народничества, отвергавшего политическую борьбу, потому что она-де приводит лишь к торжеству буржуазии и к еще большей эксплуатации народа. Все мы находились под влиянием агитационной литературы «Земли и Воли».
Мы очень мало думали о жертвах текущей борьбы, о растущем произволе бесконтрольного правительства, об увеличивающихся трудностях продуктивной работы в народе, хотя бы чисто просветительной и пропагаторской. Нас очень мало заботило и то, что торжество буржуазии и ее рост совершались на наших глазах, не взирая на отсутствие политической борьбы или, может быть, благодаря этому; что, именно, под крылышком абсолютизма и по милости его разорился и нищал народ, выделяя пролетариат и безземельное батрачество, а также уничтожен следы общинной жизни. Наконец, нас не смущало и то, что политическая борьба, единоборство с правительством фактически началось давно в маленьких стычках с низшими правительственными агентами в городах и деревнях, в глухом и упорном отстаивании обществом своих прав на культурную и просветительную работу, наконец, в целом ряде террористических актов, начиная с выстрела Засулич. Все мы были убеждены, что и непосредственная борьба с правительством, и участие в террористической деятельности, если и вынуждаются обстоятельствами, все же являются делом второстепенным и производным, в котором могут участвовать и которым должны заниматься люди, свободные от первостепенного и неотложного дела. Таким считалось проведение в сознание народа идей революционного социализма, пропаганда и агитация среди крестьян и рабочих.
Соответственно такому пониманию ближайших задач времени и личного своего долга, каждый из нас устраивал свою жизнь и подготовлял себя для будущей деятельности. В значительной степени все мы еще были «кающимися дворянами» и чувствовали себя отягченными беременем неоплатного долга перед своим народом. Скинуть с себя часть этой тяжести мы полагали возможным лишь отдав себя народу в услужение, лишь прийдя ему на помощь своими знаниями, своим живым и убежденным словом. А для этого надо было, прежде всего, выработать в себе это убеждение, приобрести эти знания. По поводу последнего были в то время большие разногласия и, начиная с дискуссии по этому поводу в журнале «Вперед», вопрос этот решался различно. Но у нас в гимназии (и вероятно уже повсюду в 1879 году) все сходились на том, что нужно учиться и работать над своим развитием, по крайней мере настолько, насколько это необходимо, чтобы выработать в себе определенное и твердое убеждение, прочный взгляд на явления жизни и истории. Это могло дать скорее всего кружковое развитие, чтение по известному подбору книг, обмен мнений между собою и живое общение с несогласно мыслящими. Отсюда вытекала столь деятельная работа в кружках, отсюда происходила лихорадочная деятельность наиболее энергичных и сознательных членов их: спешили сами и гнали других, чтобы не засиживаться в кружках, чтобы от теории скорее переходить к делу, чтобы скорее расплатиться с обременяющим «долгом», словом, чтобы скорее приступить к революционной практике и свое знание, свое убеждение тотчас же привить народу.
Итак, прежде всего учиться и учиться. Учиться для того, чтобы получить собственный взгляд на вещи, выработать прочное социалистическое миросозерцание. И учиться для того, чтобы скорее вынести на площадь и на улицу благовест народу, чтобы скорее заплатить ему свой неоплатный долг, чтобы скорее приготовиться к пропаганде среди народа. А это возможно было не в школе, а только вне ее, не в «отдельном плавании», а только лишь в кружках.
Из предыдущего видно, какой характер имели наши кружки, это были не академические и не самообразовательные кружки, подобные тем, которые существуют теперь в любом учебном заведении и, вообще, среди интеллигенции. На эти последние они похожи лишь тем, что книга также им служила орудием деятельности и что цель их, в сущности, одна – получить внешкольное образование. Но во всем остальном они имеют очень мало сходного. Прежде всего, разница в том, что наши кружки черпали свое знание и развитие только из книги, между тем, как ныне и то, и другое приходит к нам со стороны из разных источников: от пропагандистов и агитаторов, от различных чтений и рефератов, от всяких дискуссий и т. п.
Наши кружки, можно сказать, в поте лица своего добывали истину. Она не приходила извне, не носилась в воздухе, как теперь, не бросалась в глаза со страниц жеваных и пережеванных популяризаций. Ее надо было искать и добывать медленным, терпеливым изучением. В редких случаях могли помочь и сторонние «учителя», пропагандисты или агитаторы: их было мало и вся их деятельность была направлена на низшую массу – крестьян и рабочих. Нам же, интеллигентам, «перепадало» лишь слово поощрения, да еще разве чисто практического поучения. Да и не было тогда постоянного, обязательного штаба пропагандистов – того учреждения, что позже называлось кружком или союзом пропагандистов и, что полагалось впоследствии почти в каждом городе. Некому было, да и обычая такого не было, читать интеллигентским кружкам лекции и рефераты, разжевывать для них в мелкую кашку идеи революционного социализма, теоретические обоснования трудового миросозерцания. Некому, да и некогда было этим заниматься. И мы чаще всего были предоставлены самим себе. И мы работали сами, мы должны были сами работать над собой, над своими взглядами и убеждениями, над развитием и обоснованием миросозерцания, которое отвечало бы нашему настроению. Мы учились, читали, писали рефераты и читали их в кружках друг другу, спорили между собою и делились приобретенными знаниями.
Некоторые вопросы обсуждались целыми неделями. Над иными мы ломали себе головы совершенно безрезультатно. А за решением других обращались по знакомству в университетские города… И, так или иначе, мы добывали себе знание… Но самообразование в наших кружках не имело специально образовательного характера. Вернее, оно имело специально воспитательное направление и клонилось к тому, чтобы в возможно короткий срок, с наименьшей потерей времени и сил, дать каждому из нас тот минимум сведений и теоретического багажа, который необходим для активного выступления в жизнь, для революционной пропаганды и агитации в трудящихся массах… Самообразование было, таким образом, не целью, а средством, и при том средством дорогим, которое каждый из нас считал роскошью, недоступною для народа, за которое каждый из нас спешил расплатиться поскорее с кредитором – народом.
Самообразование являлось поэтому выполнением частички лежавшего на нас неоплаченного долга перед народом, и, понятно, мы всячески торопились заполнить наши умственные пробелы, чтобы скорее свалить с шеи тяжелую обузу. И мы спешили учиться, лихорадочно глотали всякую премудрость, буквально забывали ради нее все остальное и помнили лишь одно, что нам нельзя засиживаться в наших кружках и академиях, что нас ждет там, внизу, духовный голод, еще ничем не утоленная умственная жажда. Не до тонкостей нам было, и все, что мы могли и считали обязательным взять у науки, спешили мы усвоить так, чтобы оно оправдало и подкрепило наши гражданские стремления, выполнение наших обязанностей перед народом. Это легче всего достигалось в кружках, которые, как видит читатель, были лишь подготовительными школами к званию революционера…
Во всех этих кружках преобладало упомянутое выше пропагандистское или народническое направление. Они были его рассадниками и питомниками. До них глухо или почти совсем не доходило то глубокое и богатое будущим брожение, которое происходило тогда в широких кругах революционной молодежи, среде деятелей, уже испытанных горьким революционным опытом. И поскольку это брожение до них доходило, из их рядов выделялись «политики» и террористы, как наш Костя Поликарпов, и в их недрах зарождалось направление террористическое, народовольческое. В огромном же большинстве, повторяем, преобладало еще старое народничество, пропагандистское направление. Революционная деятельность представлялась в одном единственном виде: в пропаганде среди народа, – городских рабочих или крестьян, все равно – и в организации революционных кружков.
Ни о какой другой революционной деятельности мы не помышляли, да и неизвестна она была нам в других формах. Мы воспитывались на народнических традициях, на идеях хождения в народ и революционного бунтарства и ни о какой непосредственной политической борьбе еще ничего не слыхали и не читали. Мы верили, что народ сам создал веками свое коммунистическое миросозерцание, очень близкое к нашему социалистическому идеалу, и что идеи социализма, до которых мы дошли путем долгого искания, чтения и размышлений, ему близки и присущи в силу его исторически сложившейся жизни, благодаря общинным началам его землепользования и землевладения. Нужно только пойти к нему и пробудить в его сознании дремлющий или занесенный илом житейской рутины идеал лучшего будущего, более справедливой и счастливой жизни. Нужно только придти к нему и расшевелить его усыпленную и забитую мысль, и он, без особенного труда и промедления, поймет нас, усвоит целиком всю нашу проповедь и поучения.
Мы верили в то, что народ и недоволен своим положением, и настроен революционно против гнетущих его порядков, против всего режима эксплуатации и тирании, против всего того, что его из века в век угнетает и разоряет его. Нужно только придти к нему и поднять угнетенное чувство его, зажечь в нем всегда тлеющую искру святого недовольства и возмущения. Нужно только придти к нему и поделиться с ним нашими знаниями, нашими настроениями, чтобы в недалеком будущем народ стал готов к вооруженному восстанию, чтобы он совершил социальную революцию. Подготовительный период к ней представлялся нам не столь трудным и продолжительным. И, что самое главное, он связывал непосредственно и без всяких переходных ступеней настоящее положение вещей с будущим строем на другой день после революции.
Этот день мы представляли непосредственно следующим после сегодняшнего и полагали, что подготовительный период нужен только для того, чтобы разбудить спящий народ и поднять в нем его подавленно чувство, его усыпленный ум. Народ должен взять свою судьбу в свои руки. Он сам освободит себя лучше, чем кто-либо другой, устроит свою жизнь на началах равенства, братства и свободы. Всякие переходные моменты, и в том числе период народовластия, совершенно излишни на этом прямом пути достижения социалистического строя. Это могло бы только отклонить его в сторону и завести в те окольные безвыходные тупики, в которые забрело остальное человечество в своем мучительном блуждании в поисках за счастьем и благосостоянием. Мы должны итти прямо в царство социализма без всяких отступлений в сторону капитализма, а вместе с тем и добывания политической свободы для праздных и привилегированных сословий. И все наши усилия должны быть направлены, чтобы подготовлять и ускорять наступление социальной революции, чтобы поднять народ к совершению ее для примера и назидания всему остальному миру.
Таково было, в общих чертах, наше представление о возможности революции в России и о задачах русского революционера. Нельзя было долго ждать и медлить со своей подготовкой. Дело самой жизни, дело великой социальной революции требовало немедленного выхода на поле борьбы и просвещения народа, и мы должны были итти к нему как можно скорее. Между нами и народом не стоял никто, и не было никаких преград. Народ ждал нас, и мы стремились к народу, и мы должны были быть вместе. И то «средостение», которое, правда, мерещилось нам в виде страшных, свирепых гонений, в виде горько оплакиваемых жертв и уже вопиявшей к небу пролитой крови, казалось нам все же легко обходимым, по крайней мере, не безусловно непреодолимым. И мы, наученные горьким опытом Западной Европы и всеми неудачами борьбы пролетариата за политическую власть и политическую свободу, гордились тем, что будем счастливее наших западных соседей и что обойдемся вполне без тех кровавых жертв, которые принесли они на алтарь политической свободы в построении храма социализма.
Стремление к этой свободе мы считали для себя необязательным и даже излишним, опасаясь в то же время, что оно приведет нас к вящщему торжеству буржуазии и господству имущих классов. Что же касается нашего правительства, то мы его игнорировали совершенно, несмотря на то, что оно давало себя знать очень сильно, очень чувствительно и далеко не игнорировало нас. Мы верили, что народ сметет и его за одно с своими эксплуататорами в недалекий, близкий день социальной революции.
Таким в общих чертах было настроение, которое господствовало в наших революционных гимназических кружках. У них была одна выдающаяся и определенная цель, к которой они стремились по вполне определившемуся избранному пути: приобрести знания, выработать в себе определенное миросозерцание и стать пропагандистами в народе. Впереди был народ, который нужно было просветить, революционизировать и организовать, с которым нужно было слиться воедино, чтобы ускоренным маршем итти к победе, к социальной революции. Мы повиновались только этому внутреннему нашему голосу и делали только то, что подсказал он нам. И все то, что шло в разрез с ним и в противоречие ему, игнорировалось нами и трактовалось как враждебное и неприязненное нам. В этом числе были прежде всего те влияния, которые исходили из наших педагогических сфер, из того либерального просветительства нашего либерального директора, которое он вел систематически, сознательно и преднамеренно для борьбы с нашими «социалистическими заблуждениями», для подавления нашего революционного настроения. Но столь же резкий и настойчивый отпор встречали в нас также и другие течения общественной мысли, другие направления общественной деятельности, которые не согласовывались с нашими народническими и пропагандистскими стремлениями. Такими направлениями в то время являлись два течения: 1) нарождавшееся тогда сознание необходимости политической борьбы против агентов правительства и 2) уже давно пустившая в обществе глубокие корни чисто культурная деятельность, мирная и постепеновская, чисто оппортунистическая система проведения в жизнь мелких принципов и маленьких дел.
Политическое направление отличалось ярко террористическим характером. Оно имело своим началом те гонения и свирепые казни, которыми правительство обрушилось на мирных пропагандистов-народников за их революционную подготовительную работу в народе. По мере того, как обострялось отношение правительства к революционерам, ожесточалось сердце последних, и они начали отвечать смертельными ударами сверху на произвол и насилия наиболее свирепых агентов власти. Политический террор революционеров носил характер случайный и не систематический, являясь местью за поруганную честь и достоинство товарищей, за опустошения среди рядов передовых бойцов. И те, которые практиковали его, еще долго были далеки от мысли о систематической борьбе, о целесообразной и планомерной политической деятельности. Но все же она, хотя медленно, но настойчиво и упорно просачивалась в головы боевой интеллигенции и незаметно постепенно разрушала аполитические формы революционной борьбы. Хотя она имела еще немногих сторонников среди молодежи, но все же стихийно вырывала из ее рядов наиболее энергичных, революционно-настроенных.
В нашей гимназии террористическое направление нашло себе немного сторонников и последователей. Вернее сказать, оно встретило в наших народнически-пропагандистских и аполитически настроенных кружках не сочувствие, а резкий отпор и оппозицию. Я уже упоминал выше, что первым террористом у нас был Костя Поликарпов и что идею террора он первый вносил и пропагандировал среди нашей молодежи. С его отъездом прекратилась среди нас всякая заговорщическая деятельность. И если что-нибудь осталось из его пропаганды «теории действия», то разве лишь одна общая смутная идея о начинающейся эре политической борьбы, о грядущей необходимости добывать свободу…
Другое побочное направление, которое встречало наше противодействие, было культурническое, которое можно было бы назвать современным термином «академическое». Оно стояло прежде всего за знание для знания и требовало, чтобы мы учились и учились для достижения диплома, для получения звания патентованного, образованного человека. Оно было врагом всякой политики не в том смысле, как мы, ставившие экономику над политикой и отрицавшие последнюю ради первой. Оно не признавало за учащимися права заниматься чем бы то ни было, кроме науки. Правда, и оно под последним словом разумело не одну гимназическую премудрость, а всю совокупность знания, какая только доступна развивающемуся уму и годна для создания определенного и прочного миросозерцания. Правда также, что и оно, поэтому, рекомендовало образовывать кружки и пополнять свое самообразование всеми способами, возможными в стенах учебного заведения. Но оно далеко было от всякой революционной деятельности и даже враждебно относилось к ней, поскольку она отнимала силы от главной задачи – чистого самообразования.
Оно не предвещало и не отрицало будущей революционной деятельности. Но сознательно и преднамеренно откладывало ее в сторону и отодвигало на будущее время. Оно говорило лишь одно – учитесь и учитесь, дабы вы могли быть образованными и полезными гражданами. Пусть те, которым суждено быть революционерами, пойдут в революцию. Но пользу народу и человечеству можно приносить и иным путем, на поприще просвещения и культуры. И кто знает, какая деятельность более продуктивна. Счастье и блого людей достигается не сразу и не потрясениями, а постепенно, путем улучшений и медленных преобразований. Для созидательной же работы нужны знания и образование; нужна долгая, медленная и упорная подготовка. Будем же учиться!
Так говорили наши культурники и постепеновцы. Это были ученики старших классов. И во главе их стоял – пусть удивляется читатель – не кто иной, как казненный впоследствии в Якутске Лев Матвеевич Коган-Бернштейн, тот самый Коган-Бернштейн, который годом позже в Петербургском университете стоял во главе студенческого движения с пощечиной министру Сабурову и еще позже был душою вооруженного сопротивления против якутской администрации. В гимназии он был тихим и мирным, солидным и благонравным юношей, преданным серьезным занятиям и углубленным в разрешение самых сложных научных вопросов. И трудно было подумать, что из этого миролюбивого и солидно настроенного молодого ученого выйдет со временем, даже очень скоро, один из крупных и влиятельных наших революционеров.
Среди нас он был не только миролюбив и лоялен, но и выступал сознательным и убежденным противником всяких революционных действий и направлений. Но являлся сторонником мирного и постепенного развития человечества и полагал, что путь к социализму, в царство равенства, братства и свободы лежит прямо через просвещение сознания культурных людей, и что пройти по этому пути можно без особых потрясений и кровопролитий. Он проповедывал просвещение и культуру, потому что верил в их благотворное влияние не только на умы, но и на сердца людские, и думал, что нужно только рассеять невежество, чтобы свобода пришла сама собой, а с нею счастье и благосостояние. И в своем идеализме он шел так далеко, что не считался с реальными силами действительности, а тех, которые прибегали к более острым средствам борьбы, он считал заблудшими и фанатиками. И, стоя на почве просвещения и культуры, он выступал горячим противником всех иных методов борьбы и не жалел ни красноречия, ни научной аргументации, чтобы убедить противников в истинности и верности своих доводов.
И не то, чтобы он имел большой успех среди нас, учащихся, но все же с ним приходилось считаться и с его пропагандой, выражаясь нынешним термином, «мирнообновленчества», мы, революционеры, вынуждены были бороться всеми позволительными средствами. К тому же за ним было то преимущество, что его пропаганда была вполне легальна и даже пользовалась поощрением со стороны нашего либерального директора, который видел в ней лучший оплот против натиска разрушительных идей и увлечений. Приходилось напрягать все силы и всю энергию, чтобы парализовать силу убежденного слова, исходящего от искреннего и уважаемого товарища. И нужно тут же сказать, что эти усилия не оставались напрасными. У нас, революционеров, не было ни столько знаний, ни таких благоприятных условий пропаганды. Но сила обаяния была за нашими идеями и в пользу того настроения, которое создавалось молодежью, самим временем и общими назревшими потребностями нашей эпохи.
Насколько помнится, Лев Матвеевич имел успех лишь в седьмом и восьмом классах, в которых большинство учеников находилось под влиянием директора и усердно занималось науками, предвкушая скорое усовершенствование в университете, о котором они мечтали с жаром и увлечением молодости. И оба эти выпуска (это были первые два выпуска нашей гимназии) оправдали надежды и старания нашего просвещенного директора: они дали миру такого ученого, как бактериолог Хавкинд, многих недюжинных общественных деятелей и всего только двух революционеров, в том числе и обманувшего надежды Л.М. Коган-Бернштейна.
Таково было соотношение сил среди нашей гимназической молодежи в 1878 – 1879 гг. Два направления разделяли нас, социалистически-настроенную молодежь, по группам и кружкам. Первое – революционно-народническое или пропагандистское – было господствующим среди нас. Оно собирало нас под своими знаменами в кружки для социалистического самообразования и для подготовки себя к званию революционера и пропагандиста, для подготовки к выступлению в качестве солидного и полномочного проповедника идеи революционного социализма среди рабочего люда. Таких кружков было более всего в 6-м классе нашей гимназии и в женской гимназии. Другое направление – с политическим оттенком или террористическое – только проникало в нашу среду; оно еще носилось в воздухе и не принимало ярких определенных очертаний. Можно даже сказать, что сочувствием оно пользовалось небольшим.
Н.Л. Геккер [е].
Примітки
242. Геккер Н.Л. Революционные кружки в Бердянске (1878 – 1879 гг.) // Каторга и ссылка. Историко-революционный вестник. – 1924. – № 4 (11). – С. 100 – 110.
243. Он перевелся к нам в 7-й класс из Симферопольской гимназии и кончил Бердянскую в 1879 г. В том же году поступил в Киевский университет и застрелился после неудачного покушения на жизнь известного провокатора Забрамского.г
244. Застрелился в Харькове в 1883 году во время неудачного нападения на почту.г
а Як можна судити зі спогадів Н.Л. Геккера, взаємини між учнями Бердянської гімназії далеко не обмежувались рамками, встановленими Правилами від 4 травня 1874 р. Останні в розділі «Обязанности учеников друг к другу» передбачали:
«§ 23. В отношении ко всем своим товарищам ученики обязаны быть вежливы, доброжелательны и дружелюбны.
§ 24. Ссоры, брань и драки между учениками строго воспрещаются; но еще строже преследуется злоупотребление силою против слабейших и в особенности против новичков.
§ 25. Дорожа своей честью, ученики не могут не дорожить честью своего заведения и даже в отдельности честью своего класса, а потому обязаны воздерживаться сами и воздерживать своих товарищей, как в стенах заведения, так и вне оного, от всякого рода поступков, несовместимых с честью благовоспитанных детей и юношей, стремящихся к высшему научному образованию и должны всячески предупреждать такие поступки, которые могут бросить тень на учебное заведение.
§ 26. Заботясь о собственных своих успехах в учении, лучшие и наиболее успевающие ученики должны, по возможности, помогать своим более слабым товарищам, вразумляя их на счет их обязанностей, объясняя им то, что ими не понято, указывая им, как лучше могут они готовить свои уроки и исполнять письменные работы, но отнюдь не делая сами за них эти работы и не давая им списывать свои работы, ибо это бы только вредило для их товарищей и было бы попыткой обмануть наставников. Особенно же следует им не отказывать в своей помощи заболевшим товарищам.
§ 27. Строго преследуется: употребление учениками в разговоре между собою каких либо неприличных слов и выражений, всякого рода неблагопристойные разговоры и разсказы и всякое сообщение или действие, противное нравственной чистоте и клонящееся к соблазну для товарищей, равно как и всякое подстрекательство товарищей к какому либо дурному поступку, а тем более к каким либо беспорядкам сообща. Виновные могут подвергнуть себя в сих случаях даже немедленному исключению из учебного заведения. Ученики сами не должны терпеть в своей среде столь вредных товарищей и должны сообщать о них своему классному наставнику.
§ 28. Ученики не должны приносить с собою в учебное заведение никаких посторонних учению книг или изданий и вообще ничего такого, что может служить к разсеянию внимания или к смущению как для них самих, так и для их товарищей.
§ 29. Ученики отнюдь не должны составлять между собою или и с посторонними лицами каких-либо обществ, или вступать в таковые общества, под опасением немедленного исключения из учебного заведения.
§ 30. Всякого рода игры на деньги или вообще с корыстною целью, также как и продажа всякого рода вещей или книг друг другу или посторонним лицам, или мена их воспрещаются ученикам.
§ 31. За порчу, хотя бы и неумышленную, принадлежащих товарищам книг, тетрадей и прочих учебных принадлежностей, или платья, равно как и за порчу классной мебели и других классных принадлежностей и вообще казенного имущества, ученик обязан возместить причиненный им ущерб в размере, определяемом начальством учебного заведения, и может сверх того подвергнуться особому взысканию, смотря по мере и роду своей вины» (Миртовский М.М. Сборник узаконений и распоряжений по мужским гимназиям и прогимназиям… – С. 248 – 250).
б 24 травня 1875 р. було підписано розпорядження Міністерства народної освіти «Об ограждении учеников от преступной пропаганды».
в «У него была маленькая сапожная мастерская, кажется, не столько в целях пропаганды, сколько ради других конспиративных, больше террористических задач. К нему же приезжали и другие его товарищи-террористы, южане». Наприкінці 1870-х – на початку 1880-х рр. у Бердянську, як і в інших населених пунктах Південної України, поліцією було викрито ряд «пропагандистських та терористичних груп». У ДААРК збереглись справи «Об открытии в городах Керчи и Бердянске шайки мастеровых-пропагандистов и о нападении на следы пропаганды и в Днепровском уезде и об открытии в 1879 г. в Бердянске Зубом нескольких пропагандистов» 1878 – 1882 рр. (ДААРК. – Ф. 26. – Оп. 2. – Спр. 984), «Об усилении в Бердянске наружной полиции по случаю распространения там социальных идей» 1879 – 1880 рр. (ДААРК. – Ф. 26. – Оп. 2. – Спр. 1110), «Дело по подозрению в политической неблагонадежности дворянина Николая Емельянова, еврея Берга и конторщика его Гофшнейдера (имеется рапорт начальника города и порта Бердянска об организации в городе наружной полиции в связи с усилением деятельности революционеров)» 1879 – 1888 рр. (ДААРК. – Ф. 26. – Оп. 2. – Спр. 1200).
г Це посилання зроблене самим Н. Геккером.
д Хавкін Володимир Ааронович (15.3.1860 – 26.10.1930) – бактеріолог, епідеміолог. Народився у м. Одеса. Навчався у Бердянській чоловічій гімназії, Новоросійському університеті. Народоволець. Учень І.І. Мечнікова, Л. Пастера. З 1888 р. працював на посаді приват-доцента Женевського університету. Впродовж 1889 – 1893 рр. працював у Пастеровському інституті в Парижі. З 1893 по 1915 р. знаходився на службі Британської корони в Індії, офіційний державний бактеріолог індійського уряду (1893 – 1904). Довів інфекційну природу холери; розробив ефективні вакцини проти холери (1892) та бубонної чуми (1896), випробовуючи їх на собі. Директор (1899 – 1904) відкритої за його ініціативою противочумної лабораторії в Бомбеї. У 1925 р. лабораторія реорганізована в інститут, названий на честь засновника (Haffkine Institute). Інститут був і залишається найбільшим науково-дослідним центром вивчення та вакцинації чуми і холери в Південно-Східній Азії. Помер у м. Лозанна (Швейцарія). У 2005 р. погруддя В.А. Хавкіна встановлене біля головного корпусу БДПУ, будівлі колишньої Бердянської чоловічої гімназії.
е Згідно з журналом «Былое», автор цих спогадів – народоволець, після навчання у гімназії поступив до Новоросійського університету. У юнацькі роки примкнув до чорнопередільців і був членом «Південноросійського робочого союзу», де набув популярності як кращий у Одесі пропагандист серед робітників. У 1881 р. був заарештований і засуджений до 10 років каторги. У 1892 р. відправлений на поселення до Якутії, де займався дослідженням побуту якутів. Пізніше став есером (Былое. – 1920. – № 15. – С. 174).
Нахім Геккер значиться серед учнів VII класа, які вибули з Бердянської чоловічої гімназії до завершення курсу 1881 року (Циркуляр по управлению Одесским учебным округом. – 1881. – № 12. – С. 851).